Пропавшая - Страница 16

Я очень люблю своих детей – просто я их не понимаю. Они были замечательными малышами, но потом превратились в подростков, стали слишком быстро водить машину, слушать слишком громкую музыку и обращаться со мной, как с фашистским приспешником, только потому, что я работаю в полиции. Любить детей легко. А вот воспитывать их трудно.

Я засыпаю под телепрограмму. Последнее, что я помню, – женщина с застывшей улыбкой снимает саронг и прыгает в бассейн.

Через какое-то время я просыпаюсь от боли. В воздухе разлито ощущение опасности. В палате кто-то есть. Свет падает только на его руки. С пальцев свисают серебряные четки.

– Как вы сюда попали?

– Не верьте тому, что пишут в газетах о порядке посещений в больницах.

Алексей Кузнец наклоняется ко мне. У него темные глаза и еще более темные прямые волосы, зачесанные назад и удерживаемые средством для фиксации и силой воли. Еще одна его особая примета – круглый розовый шрам на щеке, сморщенный и покрытый белыми жилками. Часы у него на руке стоят больше, чем я могу заработать за год.

– Простите, я не справился о вашем здоровье. Вы хорошо себя чувствуете?

– Прекрасно.

– Это очень приятная новость. Уверен, что ваша мать почувствует облегчение.

Он на что-то намекает?

Я чувствую, как холодеют мои пальцы.

– Что вы здесь делаете?

– Я пришел забрать то, что принадлежит мне.

– Забрать?

– Мне кажется, мы заключили договор. – У него классическое английское произношение, безупречное и холодное.

Я недоуменно смотрю на него. Голос Алексея становится тверже:

– Моя дочь – вы должны были ее спасти.

Я чувствую себя так, словно пропустил какую-то часть разговора.

– О чем вы? Как я мог спасти Микки?

– Боже мой, это неверный ответ.

– Нет, послушайте. Я ничего не помню. Я не знаю, что случилось.

– Вы видели мою дочь?

– Не уверен. Думаю, что нет.

– Ее прячет моя бывшая жена. Ничему другому не верьте.

– Зачем ей это делать?

– Потому что она жестокая, бессердечная тварь, которой нравится поворачивать нож у меня в ране. И нож этот очень острый.

Он произносит это с такой яростью, что, кажется, даже температура в комнате падает.

Успокоившись, он поправляет манжеты рубашки.

– Итак, как я понимаю, вы не передали выкуп.

– Какой выкуп? Кто просил выкуп?

У меня трясутся руки. Растерянность и разочарование последних дней достигают кульминации. Алексей знает, что произошло.

Путаясь в словах, я прошу его рассказать мне о случившемся.

– На реке стреляли. Я не помню, что там произошло. Мне нужно, чтобы вы помогли мне понять.

Алексей улыбается. Я уже видел эту презрительную, всепонимающую улыбку. Пауза затягивается. Мне не верят. Он сжимает ладонями голову, словно хочет раздавить ее. На большом пальце у него перстень – золотой и очень толстый.

– Вы всегда забываете свои неудачи, инспектор?

– Напротив, обычно я только их и помню.

– Кому-то придется за все ответить.

– Да, но сначала помогите мне вспомнить.

Он сухо смеется и протягивает руку в направлении моего лица. Его указательный палец нацелен мне в голову, а большой палец с перстнем представляет спусковой крючок. Затем он поворачивает руку так, что его пальцы охватывают мое лицо.

– Мне нужна дочь или бриллианты. Надеюсь, это понятно. Мой отец всегда повторял, что нельзя доверять цыганам. Докажите мне, что он был не прав.

Даже после ухода Алексея я чувствую его присутствие. Он похож на персонаж из фильма Тарантино – его окружает аура едва сдерживаемой жестокости. Хотя он и прячется за своими безупречно скроенными костюмами и прекрасным английским произношением, я знаю, с чего он начинал. В школе я встречал таких ребят. Я даже представляю его в дешевой белой рубашке, грубых ботинках и шортах не по размеру, представляю, как на перемене его бьют за то, что у него странное имя, убогая одежда и иностранный акцент.

Я знаю это, потому что был таким же изгоем. Сыном цыганки, который приходил в школу с анкрусте – маленькими пончиками, приправленными тмином и кориандром, а не с сандвичами, и на куртке у меня был нарисован значок школы, поскольку мы не могли позволить себе вышитый.

– Красоту ложкой не съешь, – говорила мне мать. Тогда я не понимал, что она имела в виду. Это была ее очередная загадочная поговорка, вроде той, что «тот, кто едет сзади, не может выбирать лошадь».

Как и Алексей, я пережил побои и насмешки. Но, в отличие от него, я не получил возможности поступить в «Чартерхаус», где он избавился от русского акцента. Никто из одноклассников не был у него дома, а посылки, которые приходили ему от матери, – с шоколадным печеньем, пряниками и тянучками, – он тщательно прятал. Откуда я это знаю? Я был в его шкуре.

Отец Алексея, Дмитрий Кузнец, был русским эмигрантом. Начав свой бизнес с маленькой цветочной лавки в Сохо, он постепенно создал небольшую империю цветочных лотков в Западном Лондоне. Во время войны за передел рынка три человека погибли и пятеро пропали без вести.

В Валентинов день 1987 года продавец цветов в Ковент-Гардене был привязан к прилавку, облит бензином и подожжен. На следующий день мы арестовали Дмитрия. Алексей смотрел из своей спальни наверху, как уводили его отца. Его мать кричала и рыдала, разбудив половину округи.

За три недели до начала суда Алексей оставил школу и занялся семейным бизнесом вместе с Александром, своим старшим братом. Через пять лет братья Кузнецы уже контролировали все цветочные лавки в Центре Лондона. А через десять лет их компания подчинила себе всю цветочную индустрию Британии, получив большее влияние на мир цветов, чем сама мать-природа.